Голенищев как Иное (к 160-летию со дня рождения)

Источник: http://banshur69.livejournal.com/409436.html

29 января исполняется 160 лет со дня рождения Владимира Семеновича Голенищева – основателя российской и египетской науки о древнем Египте. Во время предыдущего юбилея ему был поставлен памятник в Каире. От Петербурга он такого памятника не дождется, хотя прежде всего его должны были бы почтить в Университете и Эрмитаже. Но в Москве, в Музее изящных искусств, которому досталась в 1912 году голенищевская коллекция, с 1 по 3 февраля будет проведена Международная конференция. К этой конференции и предназначены мои размышления о юбиляре.

Голенищев родился в 1856 году. Этот год был горазд на странных и горячих людей. Роберт Пири покорил Северный полюс. Никола Тесла потрясал своими искусственными молниями целые города. Василий Розанов и Зигмунд Фрейд толковали тайны пола. Из египтологов в этом году родились немец Видеман, итальянец Скиапарелли и русский немец Лемм, позднее ставший коптологом. Все трое были публикаторами ритуалов и религиозных текстов, немец Видеман и итальянец Скиапарелли копали в Египте, Лемм и Видеман углубленно занимались историей египетской религии. Голенищев был похож на знаменитых детей 1856-го года своей странностью – и прежде всего, странностью своей судьбы. Он был таким же энергичным и сильным. Но в своей работе он был скорее холоден, нежели горяч, общеизвестные темы не вызывали в нем большого отклика, и мы тщетно стали бы искать в его работах интересы к фрейдовским темам или вообще к чему-то религиозному.

Голенищев был нетипичен для русской культуры и науки. В два года он потерял отца – купца и потомственного гражданина, который имел акции в золотопромышленной артели. Если вдуматься, то это поразительный факт. Во-первых, он не получил типично купеческого воспитания и мировоззрения, не пристрастился к торговле. Во-вторых, он был наследником отцовских капиталов и мог рассчитывать на весьма обеспеченную жизнь. С двух лет мальчик остался на попечении своей матери, которая наняла ему гувернера-швейцарца. Этот швейцарец по сути и стал его главным воспитателем. Он научил его говорить по-французски как по-русски (притом что русским Голенищев тоже владел блестяще) и обратил его внимание на новинки современной европейской науки. При таком сильном влиянии иностранца юноше была прямая дорога в западный университет (напомню, что его одногодок Лемм, окончив Царскосельский лицей, поехал учиться в Лейпцигский университет, где впоследствии и защитил диссертацию). Однако и здесь судьба Голенищева сложилась нетипично. После гимназии он поступает на Факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета, на арабско-персидско-турецко-татарский разряд, под начало великого арабиста и ираниста В.Р.Розена. И его обучение начинается с предметов сугубо практических – с тех восточных языков, на которых говорят жители современного Ближнего Востока. Когда в Голенищеве созрело желание стать египтологом, он прекрасно понимал, что в Египте нужно будет говорить по-арабски с местными жителями и по-турецки - с османской администрацией Египта. Персидский тоже на что-нибудь да пригодится. Таким образом, юный студент был готов к путешествию в современный Египет, еще не будучи специалистом по Египту древнему. Египетские иероглифы и грамматику Голенищев изучил сам, как и впоследствии будет самостоятельно овладевать сложнейшими древними языками и письменностями Востока. И уже с 18 лет студент-второкурсник публикуется в крупнейших египтологических изданиях Европы, удивляя мир своими находками. Вроде бы все хорошо, но задумаемся над тем, что происшедшее в эти годы стало препятствием для академической карьеры Голенищева. Не окончив западного университета и не имея учителей по египтологии в Санкт-Петербургском, он был лишен возможности защитить диссертацию, и в результате оказался после отъезда не нужен западной науке как профессор какого-либо университета.

Итак, основное в судьбе Голенищева сложилось примерно к 18-20 годам. От швейцарца он получил французскую линию своей жизни, и в этой линии были научные публикации на французском, женитьба на француженке, и в конечном итоге переезд во Францию. От Петербургского университета он получил арабский и турецкий языки, что позволило ему сперва путешествовать по Египту, а затем преподавать в Каирском университете. Египтологии он обучил себя сам. Работать молодому ученому было не нужно. Денег хватало и на путешествия, и на покупку египетских древностей. Попав в стены Эрмитажа в 18 лет и сделав свои главные открытия к 27 годам, Голенищев только в возрасте 30 лет официально устраивается хранителем египетско-ассирийской коллекции Эрмитажа, и проводит на этом посту 13 лет. Результатом его работы с 1880 по 1899 годы в Эрмитаже были совершенно удивительные открытия. Некоторые из этих открытий предопределили дальнейшую судьбу российской и мировой востоковедной науки, а некоторые остались совершенно без внимания.

Если говорить о египтологии, то даже сами по себе открытия папирусов, содержавших “Сказку о потерпевшем кораблекрушение”, “Пророчество Неферти”, “Поучения к Мерикара”, “Путешествие Уну-Амона в Библ”, “Московский математический папирус”, были сенсациями в области древней истории и письменности. Но дело не только в самой филологической работе над этими текстами, которая продолжалась у Голенищева около 30 лет. Дело в их значении для всей последующей науки. Из размышлений над "Пророчеством Неферти" вышли идеи В.В.Струве о социальных движениях (едва ли не революциях) древнего Востока, и в конечном итоге – о рабовладении на древнем Востоке. Изучение математического папируса и его издание тем же В.В.Струве стало основанием для высокой оценки египетской математики в истории науки. “Поучения к Мерикара” начали активно использоваться в исследованиях I Переходного периода. “Путешествие Уну-Амона” открыло новую страницу в истории египетско-финикийских отношений в конце эпохи Нового царства. Что же касается “Сказки о кораблекрушении”, то она, во-первых, стала образцовым пособием по начальному обучению среднеегипетскому языку, во-вторых, ее активно изучают специалисты по фольклору. То есть, можно сказать, что египетские тексты и вещи Голенищевского собрания дали египтологам материал и пищу для размышлений. В их отсутствии русским ученым просто нечего было бы не только издать, но и помыслить впервые. Если бы не Голенищев, в науке полноценно не состоялись бы ни Струве, ни Коростовцев. Даже Тураев многим обязан голенищевскому собранию.

Не могу удержаться от мысли, что главные открытые Голенищевым папирусы имели провиденциальный характер. В Сказке говорилось о возможном варианте будущей жизни первооткрывателя. О том, что он попадет в шторм, но выживет, встретит своего покровителя и свой остров КА (что значит не только “Двойник”, но также “Изобилие”). Что вернется домой, нагруженный сокровищами, а остров его превратится в волны. В Пророчестве описывался тот самый социальный шторм, который охватит Россию, разрушит ее и будет остановлен только могущественным государем, который заново объединит отпавшие территории. И если мотивы Сказки сбылись лишь наполовину, то Пророчество Неферти – в полной мере.

Совершенно иное произошло с голенищевским наследием в ассириологии. Следует разобраться в том, что он оставил и почему этим не воспользовались. Но такой вопрос пока даже не поставлен. Во-первых, Голенищев впервые в мире дал словарь аккадского языка, в котором слова расположены не по алфавиту, а по элементам клинописных знаков. Во-вторых, он максимально полно описал ассирийские рельефы Эрмитажа и дал переводы всех надписей на этих рельефах. В-третьих, им опубликованы 25 аккадских табличек из Каппадокии в клинописи, транслитерации и с французским переводом. В-четвертых, Голенищев опубликовал и перевел урартскую табличку царя Русы II, с полным анализом урартских грамматических форм. Из этих трудов более всего повезло каппадокийским хозяйственным табличкам. Впоследствии они стали объектами исследования В.К.Шилейко и Н.Б.Янковской, которые изучали их как специалисты по социально-политической и экономической истории Месопотамии. Урартская надпись тоже была переиздана неоднократно. Но ни голенищевский словарь, ни его исследование ассирийских рельефов не стали объектами внимания. Почему? Возможно, потому, что при их изучении были применены методы, характерные именно для египтологии и не привлекающие внимания ассириологов. Так, изучая рельефы, Голенищев прежде всего описывает их как памятники, давая очень подробный анализ положения вещи в пространстве, деталей искусства и не слишком углубляясь в особенности текстов (транслитерации знаков на рельефах он не дает, а при переводе ориентируется на издания копий или похожих рельефов). Ассириология, более ориентированная на тексты, нежели на изображения и вещи, должна была бы усвоить эту методику. Однако она ее проигнорировала (а зря!). Этот игнор связан с тем, что месопотамская цивилизация создала не очень много крупных памятников, и потому в ней не выработался метод комплексного анализа вещи и текста. Думаю, что ассириологам было бы полезно вернуться впоследствии к предложенному Голенищевым методу описания рельефов, применив его и к скульптурам.

Создавая словарь аккадского языка, Голенищев делает его на манер египетского, т.е. у него получается идеографический словарь, и к каждой идеограмме даются звуковые значения (подобным образом составлялся в эпоху Голенищева Берлинский словарь египетского языка). Последующая история ассириологии показала, что каждое аккадское слово можно записать в латинской транслитерации, и совершенно не стоит выписывать сами клинописные знаки, поскольку слоговые чтения установлены для аккадского надежно. Однако такая попытка оказывается удачной для справочника самих клинописных знаков. В ассириологии до сих пор нет т.н. “ключей”, характерных для китайской и египетской иероглифики. Голенищев пробовал нащупать такие ключи в клинописи, и не исключено, что к его опыту также следует впоследствии вернуться.

Несмотря на феноменальные лингвистические способности, Голенищев не смог стать ассириологом в той же мере, в какой он был египтологом. Для этого нужно было бы прожить еще одну жизнь, овладев к тому же и шумерским языком. И он понял, что лучше оставить это занятие кому-нибудь другому. После 1900 года его ассириологические публикации прекращаются. Но сама возможность совмещения в себе египтолога и ассириолога, открытая Голенищевым и не ведомая никому на Западе, в 1910-е-20-е годы становится привлекательной для Б.А.Тураева, И.М.Волкова и особенно для В.В.Струве, которого вдохновил именно пример старшего коллеги (а может быть, и его советы).

Нетипичность Голенищева продолжилась и после 1900 года. Как ученый, он должен был бы защитить диссертацию. Но ему не у кого было учиться, он не хотел сковывать себя академической рутиной, и потому остался всемирно известным специалистом без ученой степени. А это закрывало дорогу во все университеты Европы. Но тогда он еще об этом не думал. Когда же обанкротилась дававшая прибыль артель и одновременно заболела жена, а случилось это в 1908 году, то встал неизбежный и мучительный вопрос о продаже коллекции и отъезде на юг. Любой другой ученый продал бы свое собрание в американский или английский музей и безбедно жил на доходы. Но Голенищев и здесь был нетипичен. Он передал коллекцию России, чтобы через несколько лет лишиться ее – и как рабочего инструмента, и как средства дохода. А ведь ему было уже далеко за 50.

Что было дальше – не знает по сути никто. Известно, что с 1924 по 1929 год Голенищев преподавал в Каире и заведовал кафедрой египтологии. А с 1910 до 1924-го года? А с 29-го до 47-го? Есть воспоминания его арабских студентов, которые ограничиваются общими словами о его доброжелательности и любезных консультациях. Есть издания папирусов из Каирского музея. Есть опубликованные заметки о египетском синтаксисе и легенда о пятитомном труде на ту же тему. Труда этого никто не видел и не знает, что там содержится. Несомненно, что его жизнь за границей была очень горькой. Жить можно было только на капиталы семейства жены, и во время работы в Каире - на небольшой профессорский гонорар. Детей не было. В европейские университеты работать не пускали. Ни в 75, ни в 80, ни в 85 лет он не получил от египтологического сообщества Фестшрифт, и это было серьезнейшим фактом его карьерного поражения. Жена (она была погодком) постоянно болела (кстати, она пережила своего мужа на несколько лет и скончалась в 1952 году в возрасте 96 лет). Да и публиковали его неохотно: за 37 лет зарубежной жизни – всего 7 небольших публикаций и 1 издание (и то в Каире). На его глазах менялись не только поколения египтологов, но и методы исследования памятников. Он не мог не понимать, что устаревает в глазах молодежи. Пятилетняя оккупация Франции тоже не способствовала ощущению счастья. Однако здоровье оказалось крепким, после войны Голенищев прожил еще 2 года.

Он действительно был очень странным человеком. Занимался всем подряд, ничего особо не выделяя и оставляя право на акцент следующим поколениям ученых. Из его работ ничего нельзя узнать о его пристрастиях или любимых воззрениях. Наверняка в нем было большое чувство юмора – неслучайно он обнаружил и опубликовал две древнейшие египетские карикатуры. О том, что это юмор, мог догадаться только склонный к нему человек. Можно сказать, что он был филолог-издатель, стремившийся стать лингвистом. Но таких было много, и память о них не очень длинна в истории. Найденные им тексты давно переизданы, и сам египетский язык понят за это время намного лучше, чем в эпоху Голенищева. Оказалось, что главное – не то, что он издавал или над чем он размышлял. Главное – то, что он покупал и собирал. Пища, вещи, материя для идей других ученых. То, что в “Сказке о кораблекрушении” названо “Островом КА”.

Судьба делала его иным всему, вела его не вперед, а прочь от всего, на чем он мог бы надолго остановиться, что могло бы дать ему статус и полномочия, придать прочность и основательность его жизни. Она давала ему призрачную свободу от инстанций, дисциплины и чувства долга, а на самом деле – загоняла в ловушку Ничто. Он не сопротивлялся. В результате получился колобок, ушедший и от несчастий своей Родины, и от счастья на чужой земле. Вопреки Сказке, Голенищев не вернулся домой с сокровищами. Но с отъездом потерпевшего кораблекрушение его остров не превратился в волны.